Неточные совпадения
Голос Держиморды.
Пошел,
пошел! Не принимает, спит.
Осклабился, товарищам
Сказал победным
голосом:
«Мотайте-ка на ус!»
Пошло, толпой подхвачено,
О крепи слово верное
Трепаться: «Нет змеи —
Не будет и змеенышей!»
Клим Яковлев Игнатия
Опять ругнул: «Дурак же ты!»
Чуть-чуть не подрались!
— Не то еще услышите,
Как до утра пробудете:
Отсюда версты три
Есть дьякон… тоже с
голосом…
Так вот они затеяли
По-своему здороваться
На утренней заре.
На башню как подымется
Да рявкнет наш: «Здо-ро-во ли
Жи-вешь, о-тец И-пат?»
Так стекла затрещат!
А тот ему, оттуда-то:
— Здо-ро-во, наш со-ло-ву-шко!
Жду вод-ку пить! — «И-ду!..»
«
Иду»-то это в воздухе
Час целый откликается…
Такие жеребцы!..
Алексей Александрович с испуганным и виноватым выражением остановился и хотел незаметно уйти назад. Но, раздумав, что это было бы недостойно, он опять повернулся и, кашлянув,
пошел к спальне.
Голоса замолкли, и он вошел.
Машкин Верх скосили, доделали последние ряды, надели кафтаны и весело
пошли к дому. Левин сел на лошадь и, с сожалением простившись с мужиками, поехал домой. С горы он оглянулся; их не видно было в поднимавшемся из низу тумане; были слышны только веселые грубые
голоса, хохот и звук сталкивающихся кос.
Она хотела что-то сказать, но
голос отказался произнести какие-нибудь звуки; с виноватою мольбой взглянув на старика, она быстрыми легкими шагами
пошла на лестницу. Перегнувшись весь вперед и цепляясь калошами о ступени, Капитоныч бежал за ней, стараясь перегнать ее.
— Однако как сильно пахнет свежее сено! — сказал Степан Аркадьич, приподнимаясь. — Не засну ни за что. Васенька что-то затеял там. Слышишь хохот и его
голос? Не
пойти ли?
Пойдем!
«Ах да!» Он опустил голову, и красивое лицо его приняло тоскливое выражение. «
Пойти или не
пойти?» говорил он себе. И внутренний
голос говорил ему, что ходить не надобно, что кроме фальши тут ничего быть не может, что поправить, починить их отношения невозможно, потому что невозможно сделать ее опять привлекательною и возбуждающею любовь или его сделать стариком, неспособным любить. Кроме фальши и лжи, ничего не могло выйти теперь; а фальшь и ложь были противны его натуре.
— Мне обедать еще рано, а выпить надо. Я приду сейчас. Ей, вина! — крикнул он своим знаменитым в командовании, густым и заставлявшим дрожать стекла
голосом. — Нет, не надо, — тотчас же опять крикнул он. — Ты домой, так я с тобой
пойду.
«Боже вечный, расстоящияся собравый в соединение, — читал он кротким певучим
голосом, — и союз любве положивый им неразрушимый; благословивый Исаака и Ревекку, наследники я твоего обетования показавый: Сам благослови и рабы Твоя сия, Константина, Екатерину, наставляя я на всякое дело благое. Яко милостивый и человеколюбец Бог еси, и Тебе
славу воссылаем, Отцу, и Сыну, и Святому Духу, ныне и присно и вовеки веков». — «А-аминь», опять разлился в воздухе невидимый хор.
В то время как она отходила к большим часам, чтобы проверить свои, кто-то подъехал. Взглянув из окна, она увидала его коляску. Но никто не
шел на лестницу, и внизу слышны были
голоса. Это был посланный, вернувшийся в коляске. Она сошла к нему.
Тит освободил место, и Левин
пошел за ним. Трава была низкая, придорожная, и Левин, давно не косивший и смущенный обращенными на себя взглядами, в первые минуты косил дурно, хотя и махал сильно. Сзади его послышались
голоса...
Он слышал, как его лошади жевали сено, потом как хозяин со старшим малым собирался и уехал в ночное; потом слышал, как солдат укладывался спать с другой стороны сарая с племянником, маленьким сыном хозяина; слышал, как мальчик тоненьким голоском сообщил дяде свое впечатление о собаках, которые казались мальчику страшными и огромными; потом как мальчик расспрашивал, кого будут ловить эти собаки, и как солдат хриплым и сонным
голосом говорил ему, что завтра охотники
пойдут в болото и будут палить из ружей, и как потом, чтоб отделаться от вопросов мальчика, он сказал: «Спи, Васька, спи, а то смотри», и скоро сам захрапел, и всё затихло; только слышно было ржание лошадей и каркание бекаса.
— Как же ты
послала сказать княжне, что мы не поедем! — потеряв
голос, раздражительно прошептал он ей.
— А! — сказал Левин, более слушая звук ее
голоса, чем слова, которые она говорила, всё время думая о дороге, которая
шла теперь лесом, и обходя те места, где бы она могла неверно ступить.
— Messieurs, venez vite! [Господа,
идите скорее!] — послышался
голос возвратившегося Весловского. — Charmante! [Восхитительна!] Это я открыл. Charmante, совершенная Гретхен, и мы с ней уж познакомились. Право, прехорошенькая! — рассказывал он с таким одобряющим видом, как будто именно для него сделана она была хорошенькою, и он был доволен тем, кто приготовил это для него.
— Весловский, рядом, рядом
идите! — замирающим
голосом проговорил он плескавшемуся сзади по воде товарищу, направление ружья которого после нечаянного выстрела на Колпенском болоте невольно интересовало Левина.
Она знала, что он кричит, еще прежде, чем она подошла к детской. И действительно, он кричал. Она услышала его
голос и прибавила шагу. Но чем скорее она
шла, тем громче он кричал.
Голос был хороший, здоровый, только голодный и нетерпеливый.
Воз был увязан. Иван спрыгнул и повел за повод добрую, сытую лошадь. Баба вскинула на воз грабли и бодрым шагом, размахивая руками,
пошла к собравшимся хороводом бабам. Иван, выехав на дорогу, вступил в обоз с другими возами. Бабы с граблями на плечах, блестя яркими цветами и треща звонкими, веселыми
голосами,
шли позади возов. Один грубый, дикий бабий
голос затянул песню и допел ее до повторенья, и дружно, в раз, подхватили опять с начала ту же песню полсотни разных, грубых и тонких, здоровых
голосов.
Левин притворился спящим, а Облонский, надев туфли и закурив сигару,
пошел из сарая, и скоро
голоса их затихли.
— Ну, чорт их дери, привилегированные классы, — прокашливаясь проговорил
голос брата. — Маша! Добудь ты нам поужинать и дай вина, если осталось, а то
пошли.
— Как же ты
послала сказать княжне, что мы не поедем? — хрипло прошептал ещё раз живописец ещё сердитее, очевидно раздражаясь ещё более тем, что
голос изменяет ему и он не может дать своей речи того выражения, какое бы хотел.
Пред ним, в загибе реки за болотцем, весело треща звонкими
голосами, двигалась пестрая вереница баб, и из растрясенного сена быстро вытягивались по светлозеленой отаве серые извилистые валы. Следом за бабами
шли мужики с вилами, и из валов выростали широкие, высокие, пухлые копны. Слева по убранному уже лугу гремели телеги, и одна за другою, подаваемые огромными навилинами, исчезали копны, и на место их навивались нависающие на зады лошадей тяжелые воза душистого сена.
— Эка, не скосить! Заходи, Тит! Живо смахнем! Наешься ночью. Заходи! — послышались
голоса, и, доедая хлеб, косцы
пошли заходить.
— Послушай, — сказал твердым
голосом Азамат, — видишь, я на все решаюсь. Хочешь, я украду для тебя мою сестру? Как она пляшет! как поет! а вышивает золотом — чудо! Не бывало такой жены и у турецкого падишаха… Хочешь? дождись меня завтра ночью там в ущелье, где бежит поток: я
пойду с нею мимо в соседний аул — и она твоя. Неужели не стоит Бэла твоего скакуна?
Часовой, черноморский казак, услышав звон колокольчика, закричал спросонья диким
голосом: «Кто
идет?» Вышел урядник и десятник.
—
Идите к Ивану Григорьевичу, — сказал Иван Антонович
голосом несколько поласковее, — пусть он даст приказ, кому следует, а за нами дело не постоит.
Я был рожден для жизни мирной,
Для деревенской тишины:
В глуши звучнее
голос лирный,
Живее творческие сны.
Досугам посвятясь невинным,
Брожу над озером пустынным,
И far niente мой закон.
Я каждым утром пробужден
Для сладкой неги и свободы:
Читаю мало, долго сплю,
Летучей
славы не ловлю.
Не так ли я в былые годы
Провел в бездействии, в тени
Мои счастливейшие дни?
— Ясные паны! — произнес жид. — Таких панов еще никогда не видывано. Ей-богу, никогда. Таких добрых, хороших и храбрых не было еще на свете!.. —
Голос его замирал и дрожал от страха. — Как можно, чтобы мы думали про запорожцев что-нибудь нехорошее! Те совсем не наши, те, что арендаторствуют на Украине! Ей-богу, не наши! То совсем не жиды: то черт знает что. То такое, что только поплевать на него, да и бросить! Вот и они скажут то же. Не правда ли,
Шлема, или ты, Шмуль?
«Ну,
слава богу, мы пришли», — сказала слабым
голосом татарка, приподняла руку, чтобы постучать, — и не имела сил.
— Кто
идет? — закричало несколько
голосов; и Тарас увидел порядочное количество гайдуков в полном вооружении. — Нам никого не велено пускать.
Тогда крики умолкли, и Лонгрен
пошел домой. Ассоль, проснувшись, увидела, что отец сидит пред угасающей лампой в глубокой задумчивости. Услышав
голос девочки, звавшей его, он подошел к ней, крепко поцеловал и прикрыл сбившимся одеялом.
«Иисус говорит ей: не сказал ли я тебе, что если будешь веровать, увидишь
славу божию? Итак, отняли камень от пещеры, где лежал умерший. Иисус же возвел очи к небу и сказал: отче, благодарю тебя, что ты услышал меня. Я и знал, что ты всегда услышишь меня; но сказал сие для народа, здесь стоящего, чтобы поверили, что ты
послал меня. Сказав сие, воззвал громким
голосом: Лазарь!
иди вон. И вышел умерший...
— До чертиков допилась, батюшки, до чертиков, — выл тот же женский
голос, уже подле Афросиньюшки, — анамнясь удавиться тоже хотела, с веревки сняли.
Пошла я теперь в лавочку, девчоночку при ней глядеть оставила, — ан вот и грех вышел! Мещаночка, батюшка, наша мещаночка, подле живет, второй дом с краю, вот тут…
Варвара. Ну так что ж! У нас калитка-то, которая со двора, изнутри заперта, из саду; постучит, постучит, да так и
пойдет. А поутру мы скажем, что крепко спали, не слыхали. Да и Глаша стережет; чуть что, она сейчас
голос подаст. Без опаски нельзя! Как же можно! Того гляди в беду попадешь.
Голос с улицы: «
Иди, барин приехал!»
Голос в окно: «Илья, Илья, ча одарик! ча сегер!» [Поди сюда!
иди скорей! (Перевод А. Н. Островского.)]
Лариса (постепенно слабеющим
голосом). Нет, нет, зачем!.. Пусть веселятся, кому весело… Я не хочу мешать никому! Живите, живите все! Вам надо жить, а мне надо… умереть… Я ни на кого не жалуюсь, ни на кого не обижаюсь… вы все хорошие люди… я вас всех… всех люблю. (
Посылает поцелуй.)
— Но, государи мои, — продолжал он, выпустив, вместе с глубоким вздохом, густую струю табачного дыму, — я не смею взять на себя столь великую ответственность, когда дело
идет о безопасности вверенных мне провинций ее императорским величеством, всемилостивейшей моею государыней. Итак, я соглашаюсь с большинством
голосов, которое решило, что всего благоразумнее и безопаснее внутри города ожидать осады, а нападения неприятеля силой артиллерии и (буде окажется возможным) вылазками — отражать.
«
Слава богу, — отвечал я слабым
голосом.
Савельич встретил нас на крыльце. Он ахнул, увидя несомненные признаки моего усердия к службе. «Что это, сударь, с тобою сделалось? — сказал он жалким
голосом, — где ты это нагрузился? Ахти господи! отроду такого греха не бывало!» — «Молчи, хрыч! — отвечал я ему, запинаясь, — ты, верно, пьян,
пошел спать… и уложи меня».
Однажды они как-то долго замешкались; Николай Петрович вышел к ним навстречу в сад и, поравнявшись с беседкой, вдруг услышал быстрые шаги и
голоса обоих молодых людей. Они
шли по ту сторону беседки и не могли его видеть.
— Ты одна? — раздался возле нее
голос Анны Сергеевны. — Кажется, ты
пошла в сад с Аркадием.
Аркадий смутился было снова, но первые слова, ею произнесенные, успокоили его тотчас. «Здравствуйте, беглец!» — проговорила она своим ровным, ласковым
голосом и
пошла к нему навстречу, улыбаясь и щурясь от солнца и ветра: «Где ты его нашла, Катя?»
Пред вечером он
пошел к Дронову и там, раздеваясь в прихожей, услышал
голос чахоточного Юрина...
Были минуты, когда Дронов внезапно расцветал и становился непохож сам на себя. Им овладевала задумчивость, он весь вытягивался, выпрямлялся и мягким
голосом тихо рассказывал Климу удивительные полусны, полусказки. Рассказывал, что из колодца в углу двора вылез огромный, но легкий и прозрачный, как тень, человек, перешагнул через ворота,
пошел по улице, и, когда проходил мимо колокольни, она, потемнев, покачнулась вправо и влево, как тонкое дерево под ударом ветра.
Приятно было наблюдать за деревьями спокойное, парадное движение праздничной толпы по аллее. Люди
шли в косых лучах солнца встречу друг другу, как бы хвастливо показывая себя, любуясь друг другом. Музыка, смягченная гулом
голосов, сопровождала их лирически ласково. Часто доносился веселый смех, ржание коня, за углом ресторана бойко играли на скрипке, масляно звучала виолончель, женский
голос пел «Матчиш», и Попов, свирепо нахмурясь, отбивая такт мохнатым пальцем по стакану, вполголоса, четко выговаривал...
Клим устал от доктора и от любопытства, которое мучило его весь день. Хотелось знать: как встретились Лидия и Макаров, что они делают, о чем говорят? Он тотчас же решил
идти туда, к Лидии, но, проходя мимо своей дачи, услышал
голос Лютова...
Чтоб не думать, он
пошел к Варавке, спросил, не нужно ли помочь ему? Оказалось — нужно. Часа два он сидел за столом, снимая копию с проекта договора Варавки с городской управой о постройке нового театра, писал и чутко вслушивался в тишину. Но все вокруг каменно молчало. Ни
голосов, ни шороха шагов.
Он
пошел к двери, но круто повернулся, направляясь к Самгину и говоря
голосом, пониженным до сиплого шепота...